Мама выгоняла меня из дома

Да, я отдаю себе отчёт в том, что меня не били до полусмерти и не подвергали сексуальному насилию, и поэтому моя история не настолько страшна. Но я мечтала в детстве либо о том, чтобы умереть – и отнюдь не с целью помучить моих мучителей, а чтобы просто прекратить всё это; либо о том, чтобы меня наконец избили так, чтобы это увидели другие – увидели и поверили мне.

Потому что моя интеллигентная, обаятельная, красивая, прекрасная мама производила внешнее прекрасное впечатление. А я с детства жила с осознанием того, что я – вру, я довожу, я провоцирую, я специально всё делаю так, чтобы её позлить. И верили всегда ей, а не мне. И в этом зазеркалье, где моей правде не было места, я выросла. Внутри я знала, что происходит – это неправильно и нездорово. Но мамины слова всегда, абсолютно всегда говорили об обратном — неправильная и нездоровая я, надо что-то делать со мной. И эта двойственность сводила меня с ума всю жизнь.

Я родилась в непростой семье. Мы жили с матерью, моей бабушкой, мамой матери, и с моим дедушкой – это отчим матери. Бабушка и дедушка, по сути, вырастили меня – хотя бабушка была крайне непростым человеком, как я сейчас понимаю, возможно, у неё было биполярное расстройство – но, пока она была здорова и сильна, всё было более-менее спокойно; мама много работала, она – человек творческой профессии, и я её редко видела.

С детства у меня два кошмара, связанных с дверью.

Первый – это сон, который повторялся регулярно. Я в квартире, и я не могу закрыть входную дверь, через которую пытается проникнуть что-то ужасающее, что-то очень страшное. Замки не поддаются, дверь не закрывается, у меня не хватает сил – и оно проникает внутрь. Ощущения очень яркие, всё как наяву.

Второй – это звук. Звук поворачивающегося ключа во входной двери. Этот звук (уже после шагов по лестнице, которые я тоже научилась отличать от прочих) означает одно – мама вернулась домой. И сейчас что-то будет.

Я отчётливо помню себя, свой ужас, отчаяние года в три – тогда мама открывала настежь входную дверь, и кричала, чтобы я уходила, ведь меня подменили в роддоме, я не её дочь, я плохая, она меня не любит. Я заливалась слезами, умоляла простить меня, умоляла поверить, что я – её дочка, а она - моя мама.

Я не знаю, когда всё это началось – память иногда подсовывает мне очень тёплые воспоминания, какие-то обрывки моментов, запахов и ощущений – чаще всего они связаны с бабушкой и дедушкой, реже – с мамой. Я точно знаю, что многие вещи память стирает и прячет. Потому что часто, спустя некоторое время после маминых бурь, я не могла вспомнить точно, что же было.

Я не помню, что было в раннем детстве, но мать рассказывала, что я выбрасывала игрушки из коляски, чтобы позлить её, и выколола глаза её кукле, которую мне дали поиграть в год-два. Я с детства была ужасным ребёнком.

Я помню, как мы вернулись с бабушкой из поездки, и мама увидела меня спустя несколько месяцев – и помню ненависть в её взгляде и злобное шипенье «Ты раскормила её! На что она похожа!»

Я помню, как упросила бабушку разрешить мне подстричь волосы – и помню мамино возвращение домой, и помню её отвращение ко мне, решившей проявить своеволие и состричь длинные волосы в мальчишескую стрижку.

Я помню, как мы возвращались откуда-то – я, в её туфлях, которые мне казались прекрасными, как и все её вещи, которые мне отдавались, когда надоедали, натёрла ногу.

И её злое: «Посмотри на себя! Ты отвратительна! Толстая, хромающая, с конфетой во рту!»

Я помню, как мать говорила мне, что я настолько жирная, что моё сердце и внутренние органы залиты жиром. Потом, уже во взрослом возрасте, я спросила, зачем она мне такое говорила? Она ответила, что я действительно была толстая, и надо было что-то с этим делать. Что-то с этим делать. В мои 10-11-12 лет. Позже, в 14 лет, я начала морить себя голодом, ела 300-500 калорий в день, похудела почти на 30 кг за полгода, мама была счастлива – а у меня пропали месячные. Это была анорексия. За которой пришла булимия, и скандалы по поводу того, сколько я ем.

Но нет, не всегда всё было так ужасно – иногда она меня даже обнимала, гладила, покупала какие-то приятные вещи и говорила, что любит. Бывали периоды мира и счастья, которые я очень боялась нарушить. Я уже тогда поняла, что я могу испортить настроение, испортить жизнь, испортить отпуск. А ведь могу этого не делать.

Но для этого я была должна быть хорошей. Молчать. Слушаться. Не смотреть «волчонком». Не петь, не позорить, не говорить глупостей, не болеть, не кривляться.

И я, понимая в глубине души, что это неправильно, неверно, порочно, делала всё, чтобы понравиться. Своей красавице-маме.

С 10 лет мы с бабушкой жили за закрытой дверью – как-то мама выгнала меня из дома. В сердцах, не думая, видимо, о словах – и обвинив меня, что я всё придумала.

И началась эпопея с детскими комнатами милиции и прочим адом.

Содержали меня бабушка, на свою пенсию, и дедушка, который работал – но я помню, как бабушка пыталась получить какие-то деньги на меня у матери, и та всегда отказывала. И я помню, как это было унизительно. Ещё я помню, как мать влетала к нам в комнату – и оскорбляла бабушку самыми бранными словами, при мне, 10 – 11-летней. Потом, конечно, спустя 20 лет, я слышала, что она в жизни плохого слова не сказала бабушке. Но я знаю, что это было.

Бабушка держалась долго, а потом уехала. И мы остались вдвоём. Иногда это было неплохо – я старалась нравится матери, я очень старалась быть хорошей. Но я помню свой ужас, когда в школе я порвала новые колготки. Я ехала через весь город к бабушке, чтобы попросить у неё деньги на новые, потому что иначе мне пришлось бы очень плохо.

Я помню, как мама делала вид, что её вырвет, когда она проходила мимо моих кроссовок из икуственной кожи – другой обуви у меня не было, зато было начало переходного возраста. Я не знала, что то, что происходит с моим телом – это нормально. Зато поняла, что от меня воняет так, что человека может вырвать от моего запаха.

Она, наверное, действительно верила, что я – исчадие ада, ведь даже её знакомые священники это подтверждали. И тот, кто не любит и не уважает своих родителей, будет гореть в аду, ведь даже дети в детских домах ждут своих родителей-наркоманов. А я нет. Я – тварь.

Я, в 34 года, работая и содержа себя с 17 лет, панически её боялась. Боялась её оценки, боялась того, что она мне скажет, боялась её реакции на свой внешний вид, свои слова и действия. Боялась абсолютно всего, связанного с ней – «ласковое теля двух маток сосёт» - любила она повторять, и я старалась, насколько могла, быть ласковой, потому что любое моё слово, любой мой не тот тон мог быть использован против меня. Я очень свободолюбивый человек, я с детства пыталась противостоять этому насилию, пыталась сказать, что я имею право на чувства – но в какой-то момент я сломалась. Мой бывший муж был абьюзером, и я была в созависимых отношениях. Все мои отношения были созависимы, и выбирала я только тот тип мужчин, которым надо было доказывать, что я достойна любви, что я её заслуживаю.

Каким-то чудом я смогла начать выплывать – и началось это с момента, когда меня поставили перед фактом необходимости написать дарственную на квартиру. Смешно, но именно материальный вопрос меня отрезвил в плане отношений идеальных. Что-то мне показалось, что я бы никогда не смогла лишить свою дочь жилья. Я заблокировала её везде.

Дальше я случайно обнаружила книгу «Свобода от психопатов» Джексона Маккензи. Я очень много плакала, осознавая, что всё, что происходило – мне не приснилось и не плод моего воображения.

Спустя некоторое время я нашла группу «Токсичные родители», и практически сразу написала первый пост. И я получила огромную поддержку. И оказалось, что то, что происходило – действительно неправильно, что так не должно быть – мне говорили это чужие люди, не знающие меня, успокаивали и поддерживали.

С тех пор прошло почти 2 года – и, честное слово, это лучшие 2 года в моей жизни. За это время я пережила настоящую «ломку», мне очень не хватало наших «отношений», и депрессию, и панические атаки – но и за это же время я начала, впервые за много лет, спать без снотворных и жить без антидепрессантов. Я получила новое образование, развиваюсь в новой профессии, и я начала жить – без оглядки на кого-то, без мыслей, что я тварь, не заслуживающая счастья. Без условий и ненависти – я впервые поняла, что такое быть счастливой без чьего-то одобрения.